Homo homini glucus est...
То ли частный сектор маленького, глубоко провинциального городка, то ли вообще дача. Дорога, заборы встык, за заборами частные домики. В одном таком доме жили старик со старухой. Ветераны ВОВ, они сейчас жили в тишине и покое. По пятницам дед уезжал куда-то по делам, возвращался поздно ночью в воскресенье, когда старуха уже спала, и сам засыпал на печке.
И было в этом тихом городке маленькое, тихое заведение. Что-то вроде общежития для нелюдей. Государственное финансирование: комнаты, свет, тепло, даже еда раз в день. А нелюди взамен должны были всего только не палиться и не причинять серьёзного вреда. Это не было тюрьмой: вход и выход свободные в любое время дня и ночи. Оплаченная еда, правда, строго по часам, пропустил - сам виноват. И, разумеется, на входе сидит сварливая вахтёрша, совершеннейшая ведьма. Куда же в старой советской общаге без вахтёрши!
О том, что в городке такое заведение есть, никто из жителей не знал. Только работники этой общаги. Секретность, все дела...
И, в числе прочих, жил в этой общаге инкуб. Обычно он выглядел как тощий парень слегка неформального вида, но когда "включал режим", превращался в того, кого его партнёр хотел. Бывали нежданчики - например, залез в квартиру к спящей женщине, "включил режим", думал, превратится в брутального мачо - ан нет, стал пышногрудой девушкой. Женщина та с определёнными наклонностями оказалась.
Ходил инкуб не ко всем, а только к тем, в ком жила тоска по иному. По чему-то такому, чего они не получили в жизни. Инкуб эту тоску чуял, даже когда люди спали (особенно тогда!), залезал к ним, "включал режим", и по итогам встречи они получали, что хотели, а он - немного их жизненных сил. Бывали довольно необычные желания, например, был случай, когда, "включив режим", инкуб обнаружил себя делающим уборку - у человека была дичайшая страсть к чистоте, но на работе он упахивался так, что сил на уборку тупо не было.
И вот шёл инкуб по частному сектору вечером пятницы, и вдруг почуял страшную тоску из одного домика. Зашёл в калитку, "включил режим", заходит - а там старушка. Худая, складки кожи висят. Взяло инкуба сомнение, но жизненных сил у неё вроде ещё неплохо так, и, в принципе, особого вреда от него не будет. Остался он с ней...
Дед вернулся в три с половиной часа ночи воскресенья, впотьмах забрался на печку и сразу уснул. Наутро просыпается, глядит - а жена, спящая на лавочке, вся в мелких татуировках, с небольшим тоннелем в ухе, в крыле носа колечко, и в бровь штанга вставлена. Охренел он, старуху будит, а она счастливая, но совершенно обессиленная. И не рассказывает ничего, говорит только, что это было хорошо.
Через пару дней отдохнула старуха, вышла на крыльцо, осмотрела свои татухи под солнцем. Хороши! Рассмотрела в зеркале тоннель, кольцо и штангу, тоже осталась довольна. Села в кресло-качалку, посмотрела в небо... и снова накрыла её тоска. Увидела старуха, что изменения возможны, мечта может сбыться, но эту мечту она сама воплотить не в силах. И такая сильная была эта тоска, что инкуба почти поволокло к ней. Приходит он ночью, пока дед спит, делает его сон чуть-чуть покрепче, чтоб не проснулся невовремя, "включает режим", смотрит на старуху - а жизненных сил в ней хоть и ничего так ещё, но после ночи с ним останется не так чтобы особенно много. Нехорошо может получиться. Собирается он уйти - но тут, несмотря на все его умения, старуха его заметила... И уйти не получилось.
Утром вышел инкуб от старухи и чуть не бегом помчался в общагу - помощь звать, чтобы обессиленная старуха не померла. В общаге были умельцы по лекарскому делу: и человечьими методами, и колдовскими могли - в общем, удержали старушку, более-менее привели в порядок и тихо смылись, пока не очнулась. Инкубу выдали вразумляющих люлей и велели больше к старухиному дому не приближаться.
Старуха очнулась просветлённая. Тихая, улыбающаяся какой-то нездешней улыбкой. Полежала пару дней в постели, встала и говорит деду: улетаю я. Зови всех наших, кто остался, прощаться буду.
Пришло восемь стариков - семеро крепких, с осанкой, иконостасом боевых наград, и один с брылями, тоже ветеран, но служил писарем. И пришла баба Зина, бывшая полковая медсестра, потом швея, а сейчас пенсионерка. Старики выстроились, прощаются по очереди, обнимают, желают хорошего. "Чтоб тебе, Никитишна, там хорошо было", "чтоб ты там войны не знала", и даже брылястый что-то хорошее сказал, несмотря на свой мерзкий характер. А баба Зина со своей всегдашней доброй улыбкой нитку в иголку вдевает.
А инкуб стоял за забором в обнимку с домовой из общаги. Домовая была высокая, метра два, с длинными, густыми рыжими кудрями, и очень полная. И уютная. Старуха заметила их, подозвала инкуба, говорит "Спасибо тебе, милок! Замечательный ты череп утки мне набил, страсть как нравится! Остальные татуировки, может, и сведу, а эту оставлю, хорошо вышло! И спасибо тебе за всё! Хорошо было!.. И будет хорошо!"
Попрощались со всеми, старуха сказала "пора", подошла к детским качелям, стоящим на участке, и уселась на них. Баба Зина кивнула, взяла старуху за уши, растянула их полотнищами и стала сноровисто пришивать к стойкам качелей. А старухе не больно - сидит на качелях, улыбается. Поднялся ветер, полотнища захлопали на ветру. Баба Зина быстро дошила их к качелям, кивнула Никитишне - и та каким-то странным движением головы вырвала качели из земли, стойки раскрылись, и оказалось, что с её растянутыми ушами получились крылья дельтаплана. Рассмеялась старуха, ветер усилился, и с залихватским "поехали!" она взлетела, воспарила ввысь. И улетела.
А инкуб стоял в обнимку с домовой и смотрел вслед старухе. И плакал. И такая у него была тоска, что будь он человеком - стянуло бы к нему инкубов со всей области.
И было в этом тихом городке маленькое, тихое заведение. Что-то вроде общежития для нелюдей. Государственное финансирование: комнаты, свет, тепло, даже еда раз в день. А нелюди взамен должны были всего только не палиться и не причинять серьёзного вреда. Это не было тюрьмой: вход и выход свободные в любое время дня и ночи. Оплаченная еда, правда, строго по часам, пропустил - сам виноват. И, разумеется, на входе сидит сварливая вахтёрша, совершеннейшая ведьма. Куда же в старой советской общаге без вахтёрши!
О том, что в городке такое заведение есть, никто из жителей не знал. Только работники этой общаги. Секретность, все дела...
И, в числе прочих, жил в этой общаге инкуб. Обычно он выглядел как тощий парень слегка неформального вида, но когда "включал режим", превращался в того, кого его партнёр хотел. Бывали нежданчики - например, залез в квартиру к спящей женщине, "включил режим", думал, превратится в брутального мачо - ан нет, стал пышногрудой девушкой. Женщина та с определёнными наклонностями оказалась.
Ходил инкуб не ко всем, а только к тем, в ком жила тоска по иному. По чему-то такому, чего они не получили в жизни. Инкуб эту тоску чуял, даже когда люди спали (особенно тогда!), залезал к ним, "включал режим", и по итогам встречи они получали, что хотели, а он - немного их жизненных сил. Бывали довольно необычные желания, например, был случай, когда, "включив режим", инкуб обнаружил себя делающим уборку - у человека была дичайшая страсть к чистоте, но на работе он упахивался так, что сил на уборку тупо не было.
И вот шёл инкуб по частному сектору вечером пятницы, и вдруг почуял страшную тоску из одного домика. Зашёл в калитку, "включил режим", заходит - а там старушка. Худая, складки кожи висят. Взяло инкуба сомнение, но жизненных сил у неё вроде ещё неплохо так, и, в принципе, особого вреда от него не будет. Остался он с ней...
Дед вернулся в три с половиной часа ночи воскресенья, впотьмах забрался на печку и сразу уснул. Наутро просыпается, глядит - а жена, спящая на лавочке, вся в мелких татуировках, с небольшим тоннелем в ухе, в крыле носа колечко, и в бровь штанга вставлена. Охренел он, старуху будит, а она счастливая, но совершенно обессиленная. И не рассказывает ничего, говорит только, что это было хорошо.
Через пару дней отдохнула старуха, вышла на крыльцо, осмотрела свои татухи под солнцем. Хороши! Рассмотрела в зеркале тоннель, кольцо и штангу, тоже осталась довольна. Села в кресло-качалку, посмотрела в небо... и снова накрыла её тоска. Увидела старуха, что изменения возможны, мечта может сбыться, но эту мечту она сама воплотить не в силах. И такая сильная была эта тоска, что инкуба почти поволокло к ней. Приходит он ночью, пока дед спит, делает его сон чуть-чуть покрепче, чтоб не проснулся невовремя, "включает режим", смотрит на старуху - а жизненных сил в ней хоть и ничего так ещё, но после ночи с ним останется не так чтобы особенно много. Нехорошо может получиться. Собирается он уйти - но тут, несмотря на все его умения, старуха его заметила... И уйти не получилось.
Утром вышел инкуб от старухи и чуть не бегом помчался в общагу - помощь звать, чтобы обессиленная старуха не померла. В общаге были умельцы по лекарскому делу: и человечьими методами, и колдовскими могли - в общем, удержали старушку, более-менее привели в порядок и тихо смылись, пока не очнулась. Инкубу выдали вразумляющих люлей и велели больше к старухиному дому не приближаться.
Старуха очнулась просветлённая. Тихая, улыбающаяся какой-то нездешней улыбкой. Полежала пару дней в постели, встала и говорит деду: улетаю я. Зови всех наших, кто остался, прощаться буду.
Пришло восемь стариков - семеро крепких, с осанкой, иконостасом боевых наград, и один с брылями, тоже ветеран, но служил писарем. И пришла баба Зина, бывшая полковая медсестра, потом швея, а сейчас пенсионерка. Старики выстроились, прощаются по очереди, обнимают, желают хорошего. "Чтоб тебе, Никитишна, там хорошо было", "чтоб ты там войны не знала", и даже брылястый что-то хорошее сказал, несмотря на свой мерзкий характер. А баба Зина со своей всегдашней доброй улыбкой нитку в иголку вдевает.
А инкуб стоял за забором в обнимку с домовой из общаги. Домовая была высокая, метра два, с длинными, густыми рыжими кудрями, и очень полная. И уютная. Старуха заметила их, подозвала инкуба, говорит "Спасибо тебе, милок! Замечательный ты череп утки мне набил, страсть как нравится! Остальные татуировки, может, и сведу, а эту оставлю, хорошо вышло! И спасибо тебе за всё! Хорошо было!.. И будет хорошо!"
Попрощались со всеми, старуха сказала "пора", подошла к детским качелям, стоящим на участке, и уселась на них. Баба Зина кивнула, взяла старуху за уши, растянула их полотнищами и стала сноровисто пришивать к стойкам качелей. А старухе не больно - сидит на качелях, улыбается. Поднялся ветер, полотнища захлопали на ветру. Баба Зина быстро дошила их к качелям, кивнула Никитишне - и та каким-то странным движением головы вырвала качели из земли, стойки раскрылись, и оказалось, что с её растянутыми ушами получились крылья дельтаплана. Рассмеялась старуха, ветер усилился, и с залихватским "поехали!" она взлетела, воспарила ввысь. И улетела.
А инкуб стоял в обнимку с домовой и смотрел вслед старухе. И плакал. И такая у него была тоска, что будь он человеком - стянуло бы к нему инкубов со всей области.
-
-
14.05.2016 в 11:44